Спрос на модернизацию

Президент Медведев в комиссию по модернизации пригласил известного экономиста и общественного деятеля Александра Аузана. 31 января был одобрен новый состав группы, которую он возглавил. Пять групп в комиссии отвечают за президентские приоритеты, перечисленные в обращении президента «Россия, вперед!». Эти приоритеты – энергоэффективность, ядерные технологии, стратегические компьютерные технологии и программное обеспечение, медицинская техника и фармацевтика, космос и телекоммуникации. Задача же группы Аузана – дать внешнюю оценку тому, что делает комиссия, предложить свою повестку по модернизации и вообще сделать проблему модернизации предметом общественного обсуждения.
Экономист Александр Аузан рассказал «Энергополису», кому и зачем в России нужна модернизация и почему он вошел в Комиссию по модернизации и технологическому развитию.
– Александр, как вы сегодня оцениваете шансы России на модернизацию? Насколько реально все то, что в этой связи говорится и делается в стране? И делается ли что-то или только говорится?
– На мой взгляд, в недалеком прошлом в России был период, когда вероятность модернизации была выше, нежели сегодня. Это продолжалось с 2007-го до середины 2008 года, когда об этом вроде бы еще и не говорили, но при этом в стране что-то для этого делали. Этот период закончился вместе с грузинской войной, и наши шансы на модернизацию пошли вниз. Кризис, на мой взгляд, еще сильнее понизил вероятность модернизации в стране, поскольку кризис – это всегда ручное управление, а для России модернизация – это прежде всего создание институтов.
Сегодня есть ощущение, что кризис в основном преодолен, но, говоря такое, надо понимать, что на выходе из кризиса вероятность модернизации низкая. О каком бы то ни было улучшении ситуации можно было бы говорить, если бы в стране началась более-менее открытая политическая конкуренция. Тогда и шансы на модернизацию России могли бы вырасти. Когда такое в стране начнется, не знаю, да и начнется ли вообще. Пока те проекты, над которыми ведется работа, можно отнести в лучшем случае к пилотным экспериментам большой модернизации. Знаете, это напоминает, как врачи просят пациента проглотить барий, чтобы было видно, как он по пищеводу проходит. То же самое с проектной модернизацией. Мы смотрим, где проект утыкается в устройство нашей жизни.
– А почему вы пошли в комиссию?
– Потому что считаю, что нужно решать ключевую проблему для России – проблему спроса на модернизацию. Ведь предложения-то есть. Например, есть предложение мобилизационного сценария – не в таком жестком варианте, как при Петре, но по сути похожее: раздать олигархам проекты, и пусть вкладывают в них деньги. Но и некоторый спрос тоже есть. У среднего класса, например, которому не хочется отправлять своих детей за границу насовсем. А что делать ребятам, которые получили хорошее высшее образование? Экономике, основанной на нефтяной трубе, такое количество образованных людей не нужно. И чем лучше будет образование, тем больше молодежи будет уезжать.
– Со средним классом понятно, но решения-то принимают доминирующие элиты. Им-то модернизация зачем?
– Доминирующие группы, элиты не предъявляют спрос на институты, потому что они в некотором смысле в глобальном супермаркете: технические регламенты можно производить в Германии, на финансовых рынках работать в Лондоне, детей учить в Бостоне, а судебное рассмотрение проводить в Швеции. Но есть товар, который не продается в глобальном супермаркете, – это легитимность. Лужков, я считаю, преподнес очень важный урок: легитимность не купишь ни за какие деньги. Если не имеешь легитимности внутри страны, то можешь покупать банки, заводы, пароходы, но вида на жительство в приличной стране не получишь. Российская элита нуждается в легитимности, а это можно получить лишь внутри страны, причем по правилам, которые признаются мировым сообществом.
Другое дело, что в годовом исчислении, прямо сейчас, никому ничего не нужно. Сейчас все в России – и верхи, и низы – играют в очень краткосрочные игры. А если мы сможем сдвинуть горизонт мышления в доминирующих группах и в среднем классе, то везде обнаружатся люди, которым модернизация очень нужна.
Главный аргумент людей против модернизации в России называется «стабильность»: мы наконец-то добились стабильности, давайте спокойно поживем. Но в том-то и дело, что эта стабильность не очень стабильна!
– Значит, открытая политическая конкуренция все-таки возможна?
– По-моему, довольно очевидно, что в конце 2010 года возникло напряжение между премьером и президентом. В их позициях наметились различия по трем важным вопросам: дело ЮКОСа, внесистемная оппозиция и Манежная площадь. Эти вопросы напрямую касаются повестки модернизации или же, наоборот, консервативного сценария.
Второе решение по делу ЮКОСа – это, разумеется, был вопрос о судьбе судебной системы в России. Законы не исполняются, когда не работают либо суды, либо контрольно-надзорные органы. В России ни то ни другое не работает или работает очень плохо. Президент сразу же провозгласил судебную систему своим приоритетом. Это правильно, потому что институциональная модернизация – это прежде всего суды. Решение по делу
ЮКОСа было серьезным ударом, но мне кажется, что это не конец партии.
По внесистемным партиям – опять вопрос. А что такого кошмарного в том, что бывший премьер, бывший губернатор, бывший региональный депутат создаст свою партию, получит места в парламенте? Нужны механизмы сдержек и противовесов. Они были, например, в третьей Государственной думе. И качество законов было выше, и провалов было меньше.
Что же касается Манежной и национализма, здесь все очень непросто. Я делал в Кельне доклад по российской модернизации, и мне там говорят: «А вот как же национализм, который вышел на русские площади?» Я отвечаю: «Так он у вас тоже вышел, и почти по тем же самым причинам. И что из этого? Трудности, да, но не кошмар». В Европе есть националистические партии, которые в правительство не пускают, но они сидят в правительственном большинстве в парламенте, предлагая какие-то решения от имени своего избирателя. А в России не с кем разговаривать, кроме 14-летних подростков. Драма в том, что они не инструменты кукловодов. Если бы были кукловоды, то можно было бы с кукловодами говорить.
– А кукловодов нет, вы полагаете?
– Я думаю, что нет. Понимаете, как только в России что-то происходит, сразу говорят: «О, это в интересах...» Да, в чьих-то интересах, но совершенно не означает, что ими сделано. Тем более что все специальные подразделения, которые этим должны заниматься, были, я бы сказал, развращены оппозиционной «Стратегией-31». Твердо было известно, какого числа и в каком месте нужно бороться с несанкционированными действиями. И тут вдруг выходят не 31-го, а 11-го, не на Триумфальную, а на Манежную, не с либеральными лозунгами, а с националистическими. Полное фиаско прогноза!
– Откуда же появилось это напряжение?
– Оно связано с тем, что совсем не все так хорошо в стабильной России. Людям сказали: кризис прошел. Но молодежь по-прежнему не востребована. На те зарплаты, которые ей предлагают, она не пойдет работать. А таджики идут. А на рынке кто? Азербайджанцы. А еще где-то дагестанцы. Так образуется картина мира. Им сказали: кризис прошел, все в порядке. А у людей нет работы, и они считают, что кто-то занял их место. Здесь социально-экономические факторы тесно связаны с национальными.

Андрей Агафонов