Правила игры должно диктовать государство

Эксклюзивное интервью журналу «Энергополис» Г. И. Шмаля, президента Союза нефтегазопромышленников России.

– Геннадий Иосифович, сейчас о нефтяной игле, на которой сидит Россия, о жалкой судьбе страны – экспортера энергоресурсов, о бешеных долларах нефтяников и газовиков не говорит только ленивый. Внесем ясность?
– Сегодня основные налоги – это экспортная пошлина, налог на добычу полезных ископаемых, налог на прибыль, другие налоги, но более 45% бюджета формирует именно нефтегазовый сектор. Это неплохо, потому что есть у нас пока нефть и газ. Но беда в том, что нашим финансовым службам, которые отвечают за формирование бюджета и за всю налоговую политику, не нужно думать: нефть есть, добывается, поэтому они спокойно считают таможенную пошлину. Раньше она рассчитывалась исходя, так скажем, из мониторинга цен за два месяца, сейчас это происходит каждый месяц. Но остроту положения это не снимает. Я глубоко убежден, что та налоговая конструкция, которая направлена в сторону нефтегазового сектора, и особенно нефтянки, развитие этого сектора не стимулирует. За счет чего сегодня можно заниматься геологоразведкой, вводить новые месторождения, заниматься приростом нефтяных и газовых запасов, строить какие-то объекты? Только за счет чистой прибыли. А ее не очень много. Два года назад была названа цифра 25 млрд. долларов – чистая прибыль всей нашей нефтяной промышленности. В то же время, например, один «Экссон Мобил» имел чистую прибыль 36 млрд. Есть и другие компании, которые добывают нефти значительно меньше, чем Россия, но за счет переработки, льготной налоговой политики имеют гораздо более высокие доходы. Изъятие из общего дохода у нефтяников в прошлом и позапрошлом годах – примерно 60–65% от дохода, а в основных зарубежных нефтяных компаниях эта цифра не превышала 30–35%, а в некоторых была и около 20%.

– О чем это говорит?
– О том, что налоговую конструкцию надо менять. Совершенная нелепость – почему вдруг НДПИ, налог на добычу полезных ископаемых, привязан к мировым ценам на нефть? От чего зависит сегодня сложность или простота добычи нефти? Зависит от горно-геологических условий – какой пласт, какая проницаемость, какая пористость, какая глубина залегания, и так далее, и так далее. И второе – это географические условия. Если месторождение находится рядом с коммуникациями, с инфраструктурой, это одно. Другое дело, когда нужно тянуть трубу за 500 километров. Все специалисты-нефтяники уверены: нельзя привязывать НДПИ к мировой цене на нефть. Когда цена примерно 70 долларов за баррель, то НДПИ более 100 долларов с одной тонны. Плюс 222 доллара экспортная пошлина. Что же остается нефтяникам? Нет, никто не стоит с протянутой рукой, но мы же не об этом говорим. Мы же хотим, чтобы и дальше наша страна жила неплохо, а у нас пока ничего другого-то нет. Мы ничего не можем предложить: ни машиностроительного оборудования, ни продуктов высоких технологий, да и хлеба не так уж много у нас, хотя грозятся наши руководители, что мы готовы хлебом завалить весь мир. Поэтому именно нефть и газ будут в обозримой перспективе – во всяком случае, я уверен, в ближайшие 30–40 лет – основными источниками пополнения нашей казны.

– Значит, надо думать, как развивать отрасль дальше?
– Или хотя бы поддерживать на том уровне, который есть. Причем, несмотря на все эти шумы и гамы вокруг кризиса, нефтяники за полгода сработали нормально, на том же уровне, что в прошлом году, даже прибавили немножко, на 0,2%. Сейчас, я считаю, мы должны в первую очередь решать проблему прироста запасов. Дело в том, что у нас ресурсов-то много, например, в Восточной Сибири называется цифра 90, может быть, 100 млрд. тонн нефтяного эквивалента, из них примерно 19, а может быть, и 20–25 млрд. тонн нефть, остальное газ, конденсат и так далее. Но, чтобы ресурсы перевести в запасы, надо заниматься геологоразведкой, надо бурить скважины, надо проводить сейсмику по методике ЗД, 4Д. Но главное все же – бурить. А что мы делаем? Был в свое время у нас так называемый налог на воспроизводство минерально-сырьевой базы, ВМСБ. С каждой добытой тонны нефти часть средств шла на разведку, поиск, на прирост запасов. Потом по инициативе некоторых наших нефтяников, которые считали, что у них запасов много и, следовательно, чего им платить налоги, Дума приняла «замечательный» закон об отмене налога на воспроизводство минерально-сырьевой базы.

– И что мы сегодня имеем?
– За последние десять лет в России добыли около 4 млрд. тонн нефти, а запасов прирастили примерно 2,6. Проедаем то, что было сделано предшествующими поколениями. Только в одной Тюмени мы бурили разведочных скважин более 3 млн. метров, а в целом по России более 7 млн. А в прошлом году пробурили 860 с небольшим тыс. метров всего. Откуда же будут запасы? Как любил говорить Виктор Иванович Муравленко, первый начальник «Главтюменьнефтегаза», и я с ним согласен, нефть на кончике долота: не пробуришь – не добудешь и не узнаешь, какой же там пласт. Поэтому вопрос, связанный с восстановлением российской геологии, является первейшим среди всех. Со времен Петра Первого (который был, можно сказать, основателем нашей российской геологии, издал указ о создании приказа рудокопных дел и целый ряд других мероприятий организовал) никогда не была в таком завале, грубо говоря, наша геология, как сейчас. Это касается не только нефти и газа. А академик Евгений Козловский, заслуженный геолог РФ, может вам вообще, наверное, целую трагедию написать по поводу состояния нашей российской геологии. Да, причин много, но главная в том, что мы постоянно недофинансируем нефтяную и газовую отрасли – по моим подсчетам, примерно на 50%. По оценке всех специалистов, нам нужно в год вкладывать в развитие нефтяной промышленности, причем только в сектор разведки и добычи, примерно 40 млрд. долларов. Мы вкладываем в два раза меньше. По этим показателям мы значительно отстаем от ведущих компаний мира, я имею в виду «Экссон Мобил», «Шелл», у которых примерно на добычу одной тонны нефти приходится затрат, которые они вкладывают, около 80 долларов на тонну, а у нас около 40. А когда нет капитальных вложений, возникают проблемы, связанные с вводом новых месторождений, а главное – с тем, что надо внедрять новые технологии: то же горизонтальное бурение, те же вторые стволы, гидроразрывы пластов, вторичные методы по добыче нефти, тепловые, электрические, волновые – их набирается более, наверное, двух сотен. Мы, являясь в значительной мере родоначальниками этих технологий, сегодня используем их не в полной мере. Но все упирается в то, что для применения наших же разработок не хватает денег, не хватает оборудования. А ведь с внедрением технологий связано более полное использование наших недр. Так называемый коэффициент нефтеизвлечения, КИН, у нас сегодня 0,29–0,3 и падает, а у американцев он 0,4 и растет. Было время, когда у нас этот коэффициент составлял 0,45. Ну, правда, другие были месторождения, был Самотлор и так далее, но сегодня эти цифры говорят о том, что мы добываем всего 30% нефти, а 70% остается в недрах. Поэтому здесь ситуацию исправить можно только за счет новых технологий.

– Задача эта разрешима в принципе, как вы считаете?
– Конечно. Те же американцы давно внедряют cовременные технологии. Если же говорить о России, то нужно не просто передать нефтяникам деньги, потому что никто не может поручиться, что они будут потрачены на покупку нужного оборудования. Надо иметь четкую концепцию взаимоотношений нефтяного бизнеса и государства.

– А концепции такой нет?
– Никакой концепции вообще у нас нет, не только по этому вопросу, у нас даже нет никакой внятной промышленной политики в стране. Надо, чтобы государство вырабатывало правила игры. К сожалению, от этого процесса отторгнуты профессионалы. Кто у нас сегодня обладает законодательной инициативой? Правительство – даже не министерство, а правительство, депутаты или группы депутатов. А Союз нефтегазопромышленников или Союз горняков такой инициативой не обладают. Мы, конечно, не сидим сложа руки, у нас хорошие отношения с Комитетом по энергетике Государственной думы. Когда избрали новый состав Думы, мы провели расширенное заседание комитета, на котором я доложил наше мнение о том, какие законы нам нужны. Комитет принял хорошие рекомендации, принял программу своей законотворческой деятельности, многие наши предложения туда вошли. Одно из них – необходимость принятия закона «О нефти». Мы – страна, добывающая больше всех в мире нефти (конкуренция у нас только с Саудовской Аравией), – не имеем такого закона. Кстати говоря, на февральском совещании в Киришах премьер-министр записал поручение – подготовить концепцию закона. Кроме того, необходим закон «О трубопроводном транспорте». У нас самая мощная, разветвленная сеть магистральных трубопроводов, у нас таких магистралей примерно 230 тыс. километров, причем я сам занимался их сооружением, строительством и убежден, что это одно из крупнейших инженерных достижений прошлого века. Мы создали целые системы, когда в одном технологическом коридоре по 6–7 ниток газопроводов 1420. Одна труба 1420 миллиметров по энергетической мощности – это все электростанции Сибири, которые построены на Енисее, Лене, Ангаре, вместе взятые. Одна труба, а их 20, даже, если быть точным, 22, только из Западной Сибири. Вот что такое поток. Поэтому я говорил и буду говорить: нужны законы.

– Я так понимаю, что ситуация не тупиковая, но патовая: одни хотят, но не могут, другие могут, но не хотят, кто-то на этом получает какие-то деньги, а в целом проигрывает государство. Но есть же отработанная схема – государственно-частное партнерство. Как вы относитесь к этой идее?
– К идее – очень хорошо, но пока много разговоров и очень мало дела. Я считаю, даже для освоения Восточной Сибири может быть привлечено государственно-частное партнерство. Вопросы, связанные с совершенствованием нашей газотранспортной системы, могут решаться с помощью ГЧП. Независимые производители газа могут и готовы принимать участие в расширении, развитии нашей газотранспортной системы. Но наши чиновники почему-то уверены, что не может быть частных магистральных трубопроводов. Почему не может? Во-первых, один уже есть – это КТК, прекрасно работающий Каспийский трубопроводный консорциум. Но возникают вопросы, связанные с развитием инфраструктуры. Вот сегодня строится у нас нефтепровод, так называемый ВСТО, Восточная Сибирь – Тихий океан. Вокруг много критиков: зачем? нефти нет в Восточной Сибири! Так вот, я хочу сказать этим господам: я с самого начала был у истоков создания тюменского комплекса и помню, что (во всяком случае примерно до 75-го года) сдерживающим фактором развития нефтяной промышленности Тюмени был трубопроводный транспорт. Вернее, его отсутствие. И только когда построили мощнейший нефтепровод Усть-Балык–Курган–Уфа–Альметьевск (это был 73-й год), потом Сургут–Полоцк–Холмогоры, Клин и целый ряд других, только тогда нефтяная промышленность Тюмени начала развиваться огромными темпами. Почему долгое время наши нефтяные компании, имея разрешения, лицензии и все прочее, не шли в Восточную Сибирь? А куда нефть-то девать? В ладошках не унесешь, даже железной дороги и той нет. Поэтому сейчас, когда «Сургутнефтегаз» вышел на Талакан, когда «Роснефть» вышла на Ванкор, смешно говорить, что в Восточной Сибири нефти нет. У нас есть еще Верхнечонское, «ТНК-ВР», неплохое месторождение, 200 с лишним млн. тонн запасов. Есть очень хорошее месторождение в Красноярском крае, Юрубчено-Тохомская зона, которая, по оценкам многих специалистов, имеет очень большую перспективу. Но ведь есть и давно разведанное, совершенно потрясающее месторождение на полуострове Ямал. Там 11 трлн. – это в пять раз больше, чем в Штокмане.

– А как газ доставлять?
– Трубой, естественно. Хотя была идея создания завода по сжижению, но я думаю, что это малореально: условия сложные, жить там непросто. Проще довести трубу, условно, до Мурманска или Архангельска и там построить завод по сжижению газа, а пока, на этом этапе, труба нужна. Но ведь дело еще и в том, что мы все время трубы гоним на Запад, а я давно уже, во всяком случае, с 93-го года, убеждаю руководство нашей страны и министерства в том, что надо посмотреть на Восток. Еще в 93-м году китайцы обратились к нам с просьбой построить газопровод на Китай. Мы пытались убедить в этом чиновников вплоть до Юрия Шафраника (он тогда был министром топлива и энергетики). К сожалению, ничего не вышло. Поэтому мы сегодня столкнулись с тем, что если нефтяники наши за полгода сработали так же, как в прошлом году, даже с прибавкой, то газовики добыли газа на 20% меньше в связи с тем, что газ не берет Европа: погода теплая, непростая ситуация с Украиной и так далее. Поэтому нам, конечно, надо думать о диверсификации наших потоков и направлять их в Китай, Пакистан, Афганистан, Индию, которые просят нас об этом давно. Надо заниматься этим делом. А мы пока дальше разговоров не идем.

– Вы говорили о глубине разработок. А что происходит с глубиной переработки?
– Даже говорить не хочу. Хуже нас ни одной страны, которая занимается нефтепереработкой, нет. Не я один так думаю. Виктор Андреевич Рябов, который возглавляет Ассоциацию нефтепереработчиков, тоже так считает. Это его слова. Было время, когда мы были на 74-м месте из 75, а сейчас уже окончательно на 75-м. Потому что глубина переработки у нас совсем никудышная – 71%, и она не растет уже лет 15–20. Заводы наши размещены очень нерационально. Посмотрите, где в основном заводы? Большая часть связана с Волгой, от Перми и дальше: Татарстан, Башкирия, Самара, Волгоград, Астрахань, Саратов даже.

– В Ленинградской области есть завод в Киришах.
– Да, есть Кириши, есть Омск, Ангарск и Ачинск и на Дальнем Востоке Хабаровск и Комсомольск. Но это длиннейшие расстояния перевозки, а учитывая тарифы на железной дороге, мы сами искусственно завышаем стоимость наших нефтепродуктов.

– Есть возможности преодолеть это?
– Нужна четкая и ясная программа реконструкции всей нашей нефтепереработки. Во-первых, построить новые заводы. Кстати, у нас 27 заводов, а у китайцев 98, а они добывают нефти значительно меньше, чем мы. Дальше, на тех заводах, где можно, надо провести реконструкцию, построив вторичные процессы – то, чего у нас нет. Мы после первичных процессов получаем бензин и дизтопливо и большую часть мазута. А те, кто покупает у нас мазут, потом его перерабатывают. Поэтому у нас выход светлых нефтепродуктов 43%, а у американцев 70 с лишним. Меня спрашивают: почему наш бензин дорог? Потому что из одной тонны нефти американцы получают 420 литров бензина, а мы 140 – ровно в три раза меньше.

– Но если ситуация так долго, в течение двадцати лет, стоит примерно на одном месте…
– Тридцати. За последние 30 лет мы не построили ни одного нового нефтеперерабатывающего завода, не считая самоваров под названием «мини-НПЗ». А дело в одном: в уровне управления нашей экономикой в целом и нефтяной промышленностью в частности.

– Но ведь понятно, что глубокая переработка нефти необходима. Значит, в правительстве люди, которые занимаются этим вопросом, тоже так думают.
– Не убежден. Если мы сегодня торгуем сырой нефтью и в этой торговле заинтересована определенная группа лиц, в том числе и в правительстве, то зачем им заниматься нефтепереработкой? Зачем? Стране – да, надо, а им не надо. Ведь, к примеру, чтобы торговать не нефтью, а соляркой, нужно вложить деньги в заводы. Это значит – новые рабочие места, зарплата людей, подоходный налог, и так далее, и так далее.

– Вы считаете, что эти вопросы решают временщики, а не государственники? Получается, нефтяникам проще гнать нефть по трубам и продавать?
– Нефтяникам проще, естественно, поэтому они не являются заинтересованными лицами.
А вот государство в лице правительства обязано бороться за переработку. Потому что качество нашего топлива сегодня не отвечает не только стандартам Евро-3, Евро-4, но даже и Евро-2 не отвечает.

– И в перспективе не будет отвечать?
– Будет, сейчас кое-что делается. «ЛУКОЙЛ» провел реконструкцию заводов в Перми, в Волгограде, даже в Ухте что-то сделал, сейчас модернизирует НПЗ в Кстово. Поэтому у него и есть дизтопливо и бензин достаточно хорошего качества. В Киришах идет реконструкция завода. «Татнефть» строит новый завод. Омичи имеют возможность выпуска высококачественного бензина, рязанский завод «ТНК-ВР». Я думаю, что касается Евро-3, то мы сможем в ближайшее время этот вопрос решить. Переход на Евро-4 потребует, я считаю, 3–4 года.

– Когда электроэнергетика пришла к состоянию, близкому к коллапсу, была проведена решительная реформа. Можно обсуждать ее, говорить, что она могла быть лучше, успешнее и так далее, но электроэнергетика получила новую жизнь. Нужна ли такая реформа в вашей сфере, в сфере нефти и газа?
– Думаю, что нет. В принципе, если говорить о нефтяниках, то они работают достаточно устойчиво и ломать ничего не следует. Газовикам тоже не нужны какие-то реформы. Другое дело, надо развивать газотранспортную систему, которая сегодня уже сдерживает развитие газовой промышленности, и особенно сдерживает развитие независимых производителей, потому что их просто не пускают в трубу.

– Естественно, возникает такой вопрос: СРО. Если все не превратится в болтовню, то это могут быть очень серьезные организации. Каково ваше отношение к этому вопросу и как вы оцениваете возможности сегодняшних саморегулируемых организаций?
– Я считаю, что саморегулируемые организации во многих сферах общественной жизни страны могут и должны действовать. Это, говоря условно, те же адвокаты, риэлторы, управленцы и так далее. Что касается производства, тут все намного сложнее. Я достаточно хорошо знаю проблему, которая есть у строителей, и слежу за этим делом. Общаюсь с Николаем Кошманом, президентом Ассоциации строителей России, с Ларисой Бариновой, заместителем председателя комитета по предпринимательству в сфере строительства и ЖКХ Торгово-промышленной палаты, и другими, кто занимается этой проблемой. Даже там все очень сложно, хотя многие вопросы уже записаны в Градостроительном кодексе. А у нас все это во много раз сложнее. Да, проектные организации нефтяников выдвинули идею создать СРО именно в проектировании, инициатором выступает здесь бывший вице-президент «ЛУКОЙЛа» Владислав Баженов, и они уже занимаются этим делом. Что касается производственников или головных компаний, то здесь все очень непросто. В чем проблема? Все организации, входящие в СРО, должны подчиняться уставу, который будет принят. Как объединить сегодня «ЛУКОЙЛ», «Сургутнефтегаз», «Роснефть»? Это совершенно невозможно. И опереться в законодательном плане совершенно не на что.

В 2002 году был принят Закон «О техническом регулировании». Моисей Гельман назвал его законом «О техническом регулировании развала отечественной промышленности», и он прав во многом. Чтобы как-то закон поправить, в 2007 году Путин подписал дополнение к основному тексту, но и сегодня закон не отвечает современным требованиям. Мы три года назад, чтобы как-то это дело инициировать, создали межотраслевой совет по стандартизации и техническому регулированию, и меня попросили возглавить этот совет. Он действует, работает, в ближайшее время мы будем проводить четвертую конференцию «Нефтегазстандарт-2009» в Казани. Три уже провели: в Ханты-Мансийске, Астрахани и Волгограде. Но ведь до сих пор никто не может сказать, сколько должно быть технических регламентов в целом, в том числе по нефтяной и газовой промышленности. Мы сами работаем, пытаемся некоторые технические регламенты, стандарты рассматривать прямо у себя на заседании совета, проводим разные мероприятия, «круглые столы». В конце июня мы специально рассмотрели проект технического регламента о безопасности трубопроводного транспорта. ВНИИСТ, это наш головной институт, представил замечания к этому регламенту на 23 страницах мелким почерком. Мы создали рабочую группу, попросили сотрудников из ВНИИСТа и бывшего директора ВНИИГАЗа Александра Ивановича Гриценко проект доработать, потому что такой регламент принимать невозможно. К сожалению, в 184-м законе написано, что каждый может разрабатывать и технические регламенты, и стандарты. Вот кто-то и разработал и представил. Нужны такие технические регламенты и стандарты, которые обеспечивали бы четкое управление процессами. Или шельф возьмите. Мы говорим: «Надо шельфом заниматься». Сегодня в мире треть нефти добывается на шельфе, а у нас только два проекта: «Сахалин-1» и «Сахалин-2», у нас совершенно нет никаких документов по работе на шельфе, а, по оценке специалистов, одних стандартов для платформы нужно тысячу.

– Вы, с точки зрения высокого профессионала, с оптимизмом смотрите на сегодняшнюю ситуацию в нефтегазовом комплексе или все-таки с беспокойством?
– Я считаю, что оснований для пессимизма нет, но нужна более четкая линия. Кстати говоря, вот газ, например, у нас сейчас не берут – надо же думать и об этом. У нас сегодня далеко не все газифицировано, и мы могли бы, я считаю, миллиардов сто бросить еще на внутреннее потребление.

– Да, нужно использовать эту ситуацию.
– Совершенно верно. Заодно улучшить жизнь людей. В газовой промышленности не используется в полной мере тот потенциал, который заложен в российских недрах. Это во-первых. Во-вторых, эффективность. Дело в том, что все объекты строились 15, 20, 30 лет назад. Первый газопровод, из Надыма, был построен в 72-м году, он работает 37 лет. А нормативный срок у нас эксплуатации магистралей – 33 года. Когда мы строили все эти газопроводы, то начальный КПД газоперекачивающего агрегата был примерно 27–28%. Они отработали 30 лет, у них сегодня КПД какой? 20%. А что такое 20%? Это значит, что мы тратим огромное количество газа на собственные нужды, примерно 55–60 млрд. в год. А у нас есть возможность увеличить КПД в два раза. В 91-м году в Италии я видел агрегат, который уже тогда имел КПД 43%. Если бы мы поставили такие агрегаты, сэкономили бы 25–30 млрд. кубов. Надо думать о серьезном развитии прежде всего газовой промышленности – это раз. Второе – надо развивать газохимию. Надо заниматься переработкой, глубокой переработкой газа, особенно когда пойдем на восток, в Восточную Сибирь. Там, во-первых, нет чисто газовых и чисто нефтяных месторождений, они все нефтегазовые, и, во-вторых, газ, который там есть, содержит очень много полезных компонентов: этан, гелий, пропан-бутан. Поэтому надо создавать сразу газохимические производства, ведь глупо сжигать тот же гелий сегодня в топках, когда он на вес золота.

– Еще Менделеев говорил, что топить нефтью – это все равно, что топить ассигнациями. Геннадий Иосифович, по прогнозам ученых, нефть и в Татарстане, и в Коми, и в Башкортостане должна была закончиться. А она есть, и есть, и есть. Может ли нефть закончиться?
– Вы знаете, сколько людей, столько и мнений. Вот вы привели ряд примеров, я, со своей стороны, могу назвать также нефть Азербайджана, которая добывается 120 лет и тем не менее все еще есть – на суше, я имею в виду, не говоря уже о нефтяных камнях. В 1980 году запасы нефти оценивались в 630 млрд. баррелей, это примерно 90 млрд. тонн. Прошло 29 лет. За это время добыли 700 млрд. баррелей, а запасы в два раза больше сегодня. Поэтому прогноз Международного энергетического агентства о том, что возможен кризис в 2013 году, под собой не имеет никаких оснований, во всяком случае геологических и с точки зрения ресурсов. Вопрос в другом – это вопрос ценовой характеристики. Я три года назад был на нефтяных песках в Канаде. В то время как себестоимость добычи на Ближнем Востоке составляла 1–2 доллара за баррель, у нас примерно 3–4 в Западной Сибири, в Канаде себестоимость добычи равнялась 18 долларам. Это чистая добыча, плюс транспорт, налоги и так далее. Поэтому когда мы говорим о запасах, то мы должны учитывать еще экономически эффективные запасы. Я убежден, что и цена вырастет, и будет через несколько лет порядка 100 долларов за баррель, и запасы не уменьшатся, а наоборот. Так что я с оптимизмом смотрю на будущее и нефтяной промышленности в мире в целом, и промышленности нашей в частности. Во всяком случае до конца нынешнего века, думаю, нам с вами нефти хватит. Ну а там встретимся, поговорим.

---

Союз нефтегазопромышленников (cоздан в феврале 1992 года по инициативе 50 крупнейших российских предприятий ТЭК) – неправительственная общественная организация, образованная на принципах некоммерческого партнерства для защиты и представления корпоративных интересов в органах исполнительной и законодательной власти России, имеющая свои филиалы и представительства во многих городах России, ближнем и дальнем зарубежье. В настоящее время в союз входит 150 компаний, занимающихся геологоразведкой, нефтегазодобычей и нефтепереработкой, транспортники и нефтегазостроители, специализированные научные институты, банки, обслуживающие ТЭК России. Среди коллективных членов СНП крупнейшие компании: ОАО «Газпром», ОАО «ЛУКОЙЛ», ОАО «Сургутнефтегаз», ОАО «Транснефть», АНК «Башнефть», ОАО «Татнефть», ОАО «Роснефтегазстрой», ООО «Межрегионгаз» и др.