СЕРГЕЙ ШНУРОВ: «Свобода – это то, что у меня внутри»

Синий джемпер, хорошо потертые джинсы, кроссовки. Волосы до плеч и еще не борода, но уже и не недельная щетина. Слегка не то чтобы опешивший, но растерянный, не без доли неожиданности оглядывающий полный зал поэт, музыкант, лидер питерских команд «Ленинград» и «Рубль», Сергей Шнуров вышел на сцену лектория Политехнического музея.
– Я не очень понимаю, что я здесь делаю. Потому что перед аудиторией я обычно выступаю в другом костюме и трезвым на людях не появляюсь.
Можно иронизировать по поводу цицероновского выражения «O tempora! О mores!» («О времена! О нравы»), рассуждая о том, кого собралась послушать на лекции «Игра в общество», проводившейся «Полит.ру» в рамках проекта «От первого лица», едва ли не самая активная и продвинутая в стране аудитория, завсегдатаи митингов несогласных и демонстраций в поддержку инициативы «31», читатели и авторы «Полит.ру», но сила притягательности личности, настоящая народная популярность и любовь к Шнурову, с одной стороны, превалировали над ожиданиями новых истин из уст автора матерных частушек, а с другой – собравшиеся точно знали, что Шнур – свободный человек. Или наоборот.
Помочь лектору в тот вечер были призваны: в качестве модератора – Татьяна Малкина и в роли собеседников Андрей Левкин («Полит.ру»), Виталий Лейбин («Русский репортер»), Алексей Чадаев («Единая Россия»).
– Мне кажется, что, когда человек выходит на некую политическую арену как на сцену некоего политического театра, тогда всегда присутствует некий камуфляж. Свои истинные цели он всегда прячет так или иначе, прикрываясь теми же лозунгами. Понимая это, я никому не отказываю в искренности, просто я говорю, что у любого театра существуют свои законы. Когда есть сцена, когда мне что-то показывают, я понимаю, что здесь есть некая игра. Это как в политической жизни. И почему мне туда совершенно не хочется? Потому, что, наблюдая за такими людьми, за политиками, ловлю себя на ощущении, что я присутствую на елке и мне показывают некий спектакль. Вот выбежал зайка. И если я ребенок, который не проводит границы: вот это сцена, а вот дальше жизнь, то я выбегаю на сцену и кричу: «Ой, охотник, не стреляй в этого зайку!» – и срываю спектакль. Пусть мне показывают спектакль. Я всего лишь зритель. Но тогда я смотрю на это и понимаю, что это всего лишь спектакль и он к реальной жизни имеет такое же косвенное отношение, как эта елка, как это «Сне-гу-ро-чка!». Я помню в детстве этих самых мальчиков и девочек из первых рядов, которые выбегали на сцену и спасали добрых героев от злодеев, и это был их искренний поступок. Я не участвовал в этом, но это не значит, что я другой, просто это не мой путь. Для актеров детского театра настоящим актерским счастьем считается, считается, что год удался, если хоть какой-нибудь ребенок – совершенно не обязательно, что из первого, а из какого-нибудь последнего ряда – закричал: «А-а-а! За спиной! Смотри!» Так вот, понимаете, у Путина и Медведева ровно такая же задача…
– Вы хотите сказать, что вы вообще не хотите участвовать в политике, как в неком балагане? Она вам так неприятна? В ней нет ничего нового?
– Ну, во-первых, как бы я ни хотел, я все равно участвую, я все равно так или иначе задействован, к сожалению, в каком-то движении. Я бы, конечно, хотел быть в стороне и вообще не разговаривать даже на эти темы, не отвечать ни на какие вопросы. Просто дальше изобретать свои матерные частушки к радости себя и следующих поколений.
– Алексей Чадаев, журналист и общественный деятель, руководитель политического департамента «Единой России», пишет: «Много говорится об искусственности получившейся политической конструкции, но на самом деле этот заговор элиты и народа, направленный на саботаж «идеологически» оконтуренной многопартийности, – явление абсолютно естественное. Главный идеолог «Единой России» – не Сурков, не Исаев и не Чадаев, а Серега Шнуров, автор бессмертного «с козлами не играю, козлов не выбираю». Которое в переводе на язык «запросов» означает эдакое бытовое желание «чтобы все нормально работало и никакой «политики» при этом не было». Именно на такой запрос ЕР отвечала – и отвечает по сей день – наилучшим образом.
– Дело в том, что слова эти написал не я, их написал Кортнев, а я их только спел один раз в своей жизни. Так что, когда пишете статью, все-таки лучше помониторить, кто там чего написал. Но дело даже не в этом, дело в том, что я уверен, что эта сегодняшняя политическая система, она не навязана откуда-то сверху, а что это стремление людей друг к другу, что это совместный такой экстаз государства и человека в нем, и это выглядит, конечно, ужасно. Но, извините меня, мало ли других у нас ужасов в стране? Вы посмотрите, как люди одеваются. Они точно так же и одеваются – страшно! А Стас Михайлов?! Это ж кошмар…
– Люди по-разному одеваются…
– По-разному, но все равно страшно! Мое глубокое убеждение, что мир вообще страшен. Люди, которые приходят в политику, они все время говорят, что «мы сделаем лучше». Не было ни одного человека, который бы пришел в политику и сказал: «Братцы, я вам сделаю хуже». Не было ни одного, но по факту они все делают хуже. Так или иначе. Или нам так кажется. Но по мне лично мир, он всегда одинаково плох, он ужасен. Мы приходим в этот мир с болью и кровью и уходим тоже, так сказать, не в комфортных условиях. И политикой эти проблемы не решаются. Это вопросы добра и зла. Они стоят совершенно в другой области… Здесь не вопрос плохих больниц в стране, или отсутствия эффективного менеджмента в медицине, или откровенно хреновой налоговой политики, не вопрос того, что человек, приходящий в политику, хочет сделать что-то лучше в этой области и не делает ничего или делает только хуже, – здесь проблема в другом. Проблема, например, отношения к старикам. Мы живем от 20 до 40. Реально. Когда мы интересны, когда мы являемся каким-то фигурантом событий. До 20 мы еще маленькие. А после 40, ну хорошо, после 50 – это уже старики. Что их спрашивать? Они уже отжили. Все, до свидания. Вот от этого проблемы, вот от этого у нас такие больницы. Не оттого, что они сами по себе такие х…вые, а потому, что мы сами так относимся к нашим старикам и детям. Так же наплевательски.
– Но есть люди, которые готовы что-то делать. Чтобы в больницах стало лучше и чтобы деньги налогоплательщиков шли бы на это.
– Мне кажется, что говорить об этом и делать это – разные вещи.
– Но не всякий же может заниматься исправлением налоговой политики. Кто-то об этом может петь под гитару со сцены.
– Мне кажется, что у нас все могут петь про это под гитару со сцены, а заниматься этим не может никто.
Виталий Лейбин: – Сергей здорово говорит, и нечего ему возразить. Но меня немножко напрягает следующее обстоятельство. Только что вы сказали, что х…ево относимся к старикам. И в этом было явное «мы», это было явное политическое высказывание. Даже наши политики такого не говорят. Они говорят «кто-то сделает» или, как Медведев, «я сделаю». А «мы» – это, конечно, политическое высказывание, что вы, конечно, сейчас будете отрицать. Это отрицание мне кажется не очень искренним, потому что если ты влияешь на людей и говоришь «мы», то лучше осознавать, что ты являешься политическим агентом, что ли. И это, конечно, политическое высказывание.
– Хорошо, я скажу «я». Только это ничего не будет значить. Я говорю «мы» и имею в виду всех нас и себя, конечно, как часть некоего гражданского общества. Я не очень много политики в этом вижу, потому что не знаю, что с этим делать. Любое политическое высказывание предполагает «а сейчас я вам, братцы, скажу, что с этим делать». Но я не знаю, что с этим делать. И в отличие от любого политика я реально не понимаю, как здесь жить. Я не понимаю, как я буду стариться здесь. Я только понимаю, что мне будет хуже и хуже. Вот это я понимаю. И дело не в вопросах старения, дело в том, что я представляю, сколько я отложил в пенсионный фонд, и понимаю, что это как-то смешно… Надеяться приходится только на себя. Когда говорят про политику, про гражданское общество, тогда все надеются, что придет кто-то, какой-то политик и сделает лучше. Но все не так. И я опять употреблю слово «мы». Я сам понимаю, что мы находимся в каком-то таком заколдованном кругу, когда мы все время ходим и говорим и вроде бы все проблемы поставлены, мы их все видим, но дальше этого мы никуда не идем. Мы все прекрасно понимаем, что болит. Мы все как доктор Хаус. Мы все до единого диагноз ставим четко – но что с этим делать?..
– Это ужас вообще или это ужас нахождения в этом замкнутом круге?
– Это ужас невозможности пути.
– Получается, что это некая клетка, и понятно, что из нее надо выйти.
– Я не понимаю, я не вижу из нее выхода.
– А если вам предложат «давайте будем ее раскачивать»…
– У меня есть уже примеры подобных предложений. Такие же примеры есть и в истории России. В 1991 году точно так же рвали эту клетку, точно так же выбегали куда-то, а оказалось, что никуда не выбежали. У меня глубокое убеждение, что мы остались ровно там же, что психология советского человека, она никуда не делась. Видимо, клетка внутри. Дело в том, что экзистенциальный ужас не уйдет со сменой политической ситуации. Вот это я четко понимаю.
– Сергей, вот если все время ощущать несвободу, то свобода тоже как-то ощущается?
– Конечно. Свобода внутри. И самое главное, что было сделано в том же 91-м году, самое главное, что тогда произошло, – что мы можем читать, читать, все что захочешь. Вот это тоже свобода. И даже Ходорковского ты сегодня можешь читать.
– Как вы думаете, Сергей, какими чертами должна обладать государственная система, чтобы воспитать гармоничного человека?
– Мне кажется, что «государственная система» и «гармоничный человек» – истории из каких-то совсем разных областей… Государственная система не имеет никакого отношения к гармоничному человеку. Гармоничный человек, он всегда гармоничен, как тот же самый большой поклонник Платона Хайдеггер, который жил при Гитлере, и ничего. Гармоничный человек в моем понятии (опять же, подчеркну, в моем понятии) – это человек, которому по ночам не стыдно.
– А с похмелья этому гармоничному человеку стыдно?
– С похмелья стыдно всем и всегда. Но в этом тоже есть гармония. Потому что, когда пьяный, вообще не стыдно.
– Существует ли для вас идеальное государство на земном шаре?
– Понятно, что нет. Не может существовать идеального государства, как и идеального круга… В этом мире все не идеально.
– Если все мы в замкнутом круге, то эмиграция – это выход?
– Для многих да. Вот будь я помоложе, если честно, я бы уехал отсюда.
– Но если нет идеального государства, тогда куда ехать?
– Туда, где теплее, как пишет поэт Орлуша.
– А какая разница, где помирать: в холоде или в тепле?
– Большая разница. В холоде умирать гораздо дольше и мучительнее…
– Сдается мне, что все ровно наоборот.
– Или наоборот.

Андрей Агафонов