Владимир Мау, ректор Академии народного хозяйства при Правительстве РФ, глава Экспертного совета при Правительственной комиссии по развитию устойчивости российской экономики, заслуженный экономист РФ. Из выступления на V Пермском экономическом форуме.Когда президент США выступал на Уолл-стрит с лекцией, посвященной годовщине кризиса, в России, под Пермью, тоже говорили о кризисе...
Этот кризис, в моем понимании, должен анализироваться в контексте двух великих кризисов XX века, я имею в виду великую депрессию 30-х годов и кризис 70-х годов. Причем анализ этот должен лежать не столько в терминах количественных – инфляции или дефляции, соизмеримости параметров спада, сколько в качественном отношении. Пережитые в XX веке великие кризисы объединяют по крайней мере две характеристики. Это прежде всего колоссальный интеллектуальный вызов. Это был вызов, который требует очень глубокого осмысления политической, экономической элитой, экспертным сообществом, и вызов этот требует очень продолжительного периода времени осмысления. Экономисты как генералы: они готовятся к войнам – и хорошо готовятся к прежним войнам, но войны оказываются другими, и в этом смысле мы до сих пор находимся на том этапе кризиса, на котором находились, скажем, президент Гувер и его министр финансов. То есть мы находимся на той фазе, когда правительство борется с кризисом методами прошлого века, которые применялись предыдущие 50 лет. Даже наши интеллектуальные дискуссии, наше осознание сегодняшнего кризиса до сих пор продолжаются в терминах «больше государства – меньше государства», в терминах «кейнсианство или монетаризм», хотя все это дискуссия XX века. Человечество, экономика за последние 50 лет преодолели, в общем, и вульгарный дирижизм, и, если угодно, вульгарный такой гуверовский либерализм. Когда кажется, что чем меньше государства, тем лучше. Хотя, как правило, это действительно так и есть, тем не менее общественно-политическая дискуссия до сих пор находится в терминах «кейнсианство или монетаризм», и, на мой взгляд, в самое последнее время самые последние дискуссии начинают выходить за рамки этой дихотомии, обсуждая более новые, более продвинутые проблемы, проблемы регулирования. Кстати, забавно, как сегодняшняя мировая дискуссия повторяет нашу дискуссию 90-х годов. В 90-е годы дискуссия в России шла примерно так: государство чудовищно, коррумпировано и неэффективно, поэтому все проблемы мы будем решать путем усиления функций этого государства в отличие от проклятых либералов, которые его обобрали. Фактически дискуссия что в Financial Times, что, в меньшей мере, в Economist идет о том, что регулирование рынков провалилось из-за Гринспена, и поэтому мы сейчас должны резко ужесточить регулирование этих финансовых рынков, как будто бы мы можем их регулировать лучше, чем мы регулировали их предыдущие 15–20 лет. На мой взгляд, прежде всего особенность этого кризиса – это огромный интеллектуальный вызов, и огромный интеллектуальный вызов в осознании того, что происходит, и в осознании тех механизмов, которыми надо с ним бороться. Мы все еще живем в условиях президентства Гувера или, если угодно, президента Никсона, который пытался бороться с кризисом 70-х годов путем замораживания цен и введением государственного контроля за ними. Вторая черта сегодняшнего кризиса, как и двух предыдущих, состоит в том, что это не столько циклический, сколько структурный кризис. Это кризис, который не решается просто ожиданием того, что все будет по-старому, он не решатся, в терминах бизнеса, as usua (дело делается в любом случае). Этот кризис стал результатом накопившихся серьезных структурных дисбалансов, еще больших у нас, чем где бы то ни было. О серьезном выходе из кризиса в этом смысле можно будет говорить не только когда восстановятся темпы роста. Для реального завершения кризиса предстоит ответить на целый ряд вопросов, ответов на которые мы пока не знаем. Я перечислю: это появление новой модели регулирования, того регулирования, которое не есть возврат к моделям XX века, а появление новых механизмов воздействия государства на экономику. По-видимому, это будет связано прежде всего с глобальными финансовыми рынками. Было бы крайней ошибкой считать, что регулирование будет восстанавливаться в индустриальных секторах или в секторах услуг. Это решение проблемы возникших противоречий менеджмента и собственника, ведь во многом источник нынешнего кризиса – это конфликт между капитализацией и производительностью труда. Если мы посмотрим на развитие экономики на протяжении последних лет двадцати, мы увидим безумную гонку за капитализацией. Отсюда отказ от вывода «плохих» активов, отсюда стремление олигархического и не только олигархического бизнеса раздувать активы, приобретать новые предприятия в Германии, в Японии – где угодно, не повышая производительность труда, а просто потому, что это соответствует капитализации. Это более глубокая проблема, чем глупость олигархов или кого бы то ни было. Это – проблема конфликта менеджеров и собственников. Менеджеры отвечают перед акционерами постоянно, ежеквартально за рост капитализации, и в этом смысле они оказываются в положении директоров советских предприятий, которые не могли обновлять производство, потому что каждый квартал надо было в райкоме или в обкоме, в зависимости от уровня предприятия, отчитываться за план в штуках. Обновление и рост производительности труда всегда предполагают сокращение плана в штуках, плана по валу, как было принято говорить в 70-е годы. В этом смысле стремление к цифре плана являлось фундаментальной основой корпоративных отношений последних 20–25 лет, и какой будет найден выход из этого противоречия, это тоже интересный и важный вопрос.
Сегодня неясен вопрос о перспективах крупных хозяйственных форм. Еще год назад казалось, что этот кризис означает конец инвестиционных банков. Об этом было много статей, много дискуссий – шла большая дискуссия о возврате к универсальным банкам. Сегодня мы понимаем, мы видим, что, судя по всему, это не совсем так. Больше того, в последнее время наметился сдвиг к тезису, что в условиях этого кризиса крупные корпорации оказываются более устойчивыми, чем небольшие. Является ли это критерием эффективности – вопрос, на который тоже только предстоит ответить. Ответ на этот вопрос – очень важная часть облика будущего мира, без ответа на который трудно говорить о выходе из кризиса. Наконец, это и проблема резервной валюты. Все великие кризисы завершались очень серьезным пересмотром роли резервной валюты, роли универсальной валюты, обслуживающей глобальные потоки, – так было после 30-х годов, так было после середины 70-х годов. Ну и, наконец, геополитический баланс мира. Все великие кризисы прошлого – два во всяком случае – приводили к очень серьезному сдвигу в осознании основных политических игроков. На поверхности это выглядит как вопросы перспектив новой геоэкономической и геополитической конфигурации: она тоже исключительно важна с точки зрения осознания нашего дальнейшего развития. Если говорить здесь о России, о перспективах российской экономики, то кризис показал, несомненно, ряд серьезных проблем, которые всем были очевидны, о которых многие писали, начиная с Евгения Григорьевича Ясина, естественно. Крайне неэффективная структура российской экономики, которая привела к тому, что основные отрасли, внесшие свой вклад в спад, – это отрасли, связанные с экспортом, и традиционные отрасли, традиционное машиностроение – именно они падали больше всего. И кстати, это, на мой взгляд, ставит вопрос о том, что в дальнейшем нашем развитии задачи модернизации важнее задач диверсификации, поскольку модернизация, то есть способность генерировать новые сектора, новые производства во всех секторах, важнее, чем сдвиг структуры, во всяком случае как непосредственная задача.
Этот кризис показал, что наши возможности по антикризисному регулированию крайне ограничены по крайней мере тремя факторами – очень слабыми политическими институтами. Россия была уникальной страной, которая по мере роста среднедушевого ВВП за последние десять лет ухудшала состояние своих институтов. Понятно, что это связано с нефтяным изобилием, но уже задолго до кризиса было видно, что этот рост при любых обстоятельствах не может быть устойчивым. Не бывает так, чтобы устойчиво росла экономика, а качество правоприменительной системы, политических институтов ухудшалось. Кризис показал, что двумя другими факторами, ограничивающими и эффективность политики, и эффективность антикризисной политики, были монополизм и инфляция: инфляция не давала возможности стимулирования экономики при помощи денежных стимулов, монополизм делал практически невозможным стимулирование экономики через бюджетные стимулы. Наше еще предкризисное развитие показало, что увеличение денежного предложения в российской экономике не ведет к увеличению предложения товаров и услуг, а ведет к росту цен на эти товары и услуги. В этом смысле мы находимся в совершенно блокированной ситуации, мы не можем проводить эффективную политику – кризис это очень эффективно показал.
Реальное преодоление кризиса, конечно, требует усилий в направлении серьезной институциональной трансформации российского общества и российской экономики. Нет другого рецепта для решения задач, будь то антикризисное регулирование или стимулирование инновационного развития. Нам действительно нужна очень глубокая, коренная реформа бюджетной системы. У нас бюджетная система характеризуется двумя параметрами. Первому уже двадцать лет – это такая, я бы сказал, ветхая догма Святого Иосифа, догма, основанная на том, что наш бюджет, логика нашего бюджета – это копить ресурсы, когда денег много, и тратить их, когда денег мало, безотносительно к эффективности этих расходов. Это очень серьезная проблема, от которой надо уходить – уходить через решение проблем формирования ответственной политики долга и управления долгом и меняя структуру бюджетных учреждений, меняя бюджетный процесс. Реформа бюджетной системы – это важнейшее направление нашей модернизации. И еще одно направление, о котором я хотел бы сказать, которое мало обсуждается. Мне кажется, что принципиально важно было бы сейчас, вне политических ограничений, запустить нормальные процессы приватизации. В центре приватизации 90-х годов была приватизация революционная, со всеми плюсами и минусами этого процесса. Приватизация 90-х годов решала проблемы политической стабильности. Естественно, в стране с двух-, трех- или с четырехзначной инфляцией никакой эффективный собственник прийти к власти не может. Как и в революциях – английской, французской и прочих других, – наша приватизация решала проблемы точки невозврата, и в этом смысле она их решила очень успешно: новая политическая система была консолидирована и начала развиваться дальше. Можно по-разному относиться к тому, как она стала развиваться, но точка невозврата была пройдена. Приватизация 90-х создала ситуацию очень низкой легитимности частной собственности и национализации, кризисные национализации, с которыми мы сейчас имеем дело, могут стать источником будущей легитимной частной собственности, приватизации, но прежде всего приватизации, конечно, в интересах среднего капитала, средней буржуазии. Вообще мне кажется, что эта приватизация была бы очень важна, если бы мы поняли, что ее целью являются не олигархический капитал, но и не малый бизнес. Мы двадцать лет боремся за счастье малого бизнеса и не можем его достичь по одной простой причине: не может быть счастлив малый бизнес, когда несчастлив средний бизнес. Главным условием успеха малого бизнеса является наличие развитого, нормального не среднего класса, подчеркиваю, а среднего и крупного бизнеса – среднего и крупного неолигархического бизнеса, который будет создавать и потребительский, и производственный спрос для малого бизнеса. Без этого звена, при наличии олигархического бизнеса, бессмысленно уповать на возрождение малого бизнеса: он в этой системе просто не нужен, тогда уж лучше работать на государство. В этом смысле защита прав собственности, с одной стороны, и особое внимание не к малому, а к среднему и крупному бизнесу, неолигархичному бизнесу – с другой, мне представляется важнейшим источником нашего устойчивого политического и экономического развития.
Отдельно стоит рассмотреть еще два феномена. Мне представляется, что нас, по-видимому, ждет то, что называется восстановлением со снижением занятости. Если мы реально пойдем по пути длительной или даже растущей безработицы, то это при благоприятных условиях будет означать рост производительности труда и начало реальной структурной перестройки. На самом деле рост безработицы при экономическом росте – это то, что, если говорить экономически цинично, нам сейчас нужно. Государство должно сосредоточить свои усилия на поддержке тех, кто не будет находить свое место вот в этом росте, на поддержке безработных – не предприятий, а людей. Такая политика государства была бы критически важна, а это требует существенного изменения и институтов социальной поддержки, и Трудового кодекса. И второй феномен, вторая священная корова – системообразующие предприятия. У нас вообще забавная ситуация: у нас кризис вроде бы завершается, если говорить в терминах рецессии, а список системообразующих предприятий продолжает расти. Это очень забавный феномен. Первое, что здесь надо бы сделать, – определиться не административно, а экономически, понять, какие из системообразующих предприятий могут жить, не будучи системообразующими, а какие являются системообразующими банкротами. И проблема системообразующих банкротов, мне кажется, будет одной из ключевых в нашем развитии в ближайшие месяцы.
Текст: А. Агафонов
Григорий Волчек, Пермское землячество:– Владимир Александрович, поясните очень кратко, чем в России крупный бизнес отличается от олигархического бизнеса?
– Вы знаете, в 90-е годы, когда я работал в правительстве, когда только появился рынок ценных бумаг, было такое выражение: «Самая ценная бумага – это постановление правительства». Вот олигархический бизнес решает проблемы через эти ценные бумаги, а крупный – через другие. То есть реально это, конечно, воздействие, прямое воздействие на политику.
Константин Викторович Бесчетнов, депутат Государственной думы:– Владимир Александрович, основа нашей экономики – сырьевая экономика, и ее диверсификация стала общегосударственной задачей, решение которой, на мой взгляд, невозможно без перехода и очень серьезного акцента на нематериальные активы, которых, по сути, пока в России не существует. Как вы считаете, когда возможен переход на экономику нематериальных активов?
– Вы задали очень точный вопрос. На самом деле одним из важнейших направлений поиска уже сейчас должно быть переосмысление всего блока нашего законодательства: гражданского, бюджетного, трудового, налогового – в направлении постиндустриальных секторов экономики. Действительно, парадоксальность ситуации состоит в том, что примерно 60% нашего ВВП производится в секторе услуг. Другое дело, что это все-таки невысокотехнологичные услуги, но формально это постиндустриальная структура. В отличие от индустриальной, где процентов 60–70 ВВП составляет доля промышленности и столько же дает занятость. Мы находимся в других экономических реалиях, а наше законодательство – по вычету, по налоговым стимулам, по всему – все еще такое, как будто мы являемся экономикой угля и стали. И это действительно очень серьезная проблема. Я знаю, что руководство Роснано, которое воспринимает себя совершенно четко ответственным не столько за нанотехнологии, сколько за формирование национальной инновационной системы, поставило перед собой эту задачу. Анатолий Борисович Чубайс собирается подготовить к началу нового года концепцию функционирования национальной инновационной системы, впервые в России сформулировав, какие конкретно механизмы должны быть изменены, чтобы инновационное стимулирование было эффективным. В общем, я надеюсь, что на правовом уровне мы предложим некие контуры решения этой проблемы будущей зимой. На реальном уровне – как в старом анекдоте, когда Бог сказал: «Ох, не доживу…»
Никита Белых, губернатор Кировской области: – Владимир Александрович, когда мы говорим о безработице и о необходимости поддержки граждан, а не предприятий, мне кажется, что мы до сих пор находимся в совершенно другой системе, когда деятельность регионов оценивается как раз по двум показателям: задолженности по заработной плате и численности безработных. При этом основная часть денежных средств, которые выделяются (а напомню, что в бюджете следующего года единственная программа, которая растет по объему, – это программа по снижению напряженности на рынке труда), идет как раз на поддержку предприятий, да? Потому что все эти формы общественных работ на предприятиях по перекрашиванию станков в 8-й раз и благоустройству территорий внутри предприятия, естественно, ни к какому росту эффективности предприятий не ведут и в конечном итоге лишь усиливают их неконкурентоспособность. Вопрос: есть ли какое-то взаимодействие по линии Роструда, Минздравсоцзащиты именно в части смены неких векторов, ориентиров и акцентов в рамках той программы, которая будет в следующем году реализовываться? Как губернатор скажу, что если мы действительно будем все наши силы бросать на то, чтобы у нас показатель по безработице не поднимался, то мы в конечном итоге придем к тому, что вырубим окончательно предприятия с точки зрения конкурентоспособности и окажемся неспособными поддержать граждан.
– Это трудно комментировать, потому что я с вами полностью согласен. На экспертном уровне полный консенсус: понятно, что нельзя проводить модернизацию и поддерживать занятость одновременно. Но тут есть забавные аберрации сознания. Месяца три назад президент, встречаясь с полпредами, сказал о том, что он будет лично отслеживать, есть ли задолженности по зарплате, – я это просто по стенографии посмотрел. В новостях же это немедленно было интерпретировано, что президент будет лично отслеживать, как обстоят дела с занятостью, хотя, казалось бы, это абсолютно противоположные вещи: если вы отслеживаете, как дела с зарплатой, следовательно, если не можете платить зарплату, увольняйте и повышайте производительность труда. Но сигналы, даже на этом уровне, проходят диаметрально противоположные – или общество слышит то, что хочет слышать.
Поддержка занятости на предприятиях, а не поддержка людей, которые могут страдать от структурной безработицы, – важный выбор, и было бы ошибкой оценивать предприятия, оценивать регионы по тому, как выполняются эти показатели. И на поверку оказывается, что это только проблема оценки. Как только вводите критерий оценки, тут же выясняется, что активизируется не то, что хотели добиться этим показателем.
Рекламодателям
Подписка на журнал
Email рассылка
О нас